| Текст: | Мастер … Маргарита … Цепенеет сердце:
Жизнь и смерть в романе – рядом, за чертой … Но роман дописан – реквием ли, скерцо – Пропастью над бездной выпитый настой … Мастер умирал слепым, косноязычным, Приходил в себя и снова диктовал – И успел, успел! В мозгу – как шелест птичий. Этот подвиг жизни так бесстыдно мал! «Скоро я умру, меня опубликуют, Бросятся к тебе: «Ах! Ах! Какой он был?» Пригласят тебя, сенсацией торгуя, Это их казенный журналистский пыл, Ты взойдешь на сцену в черном модном платье, Скажешь: «Отлетел мой ангел … Был он чист!» И заломишь руки: «Победили? Нате!» И начнется хохот, топот в зале, свист. Не мечись. Ну, что же, может быть такое: Черсток стал в Москве теперь духовный хлеб. Я не стою света … Я хочу покоя … Ничего не вижу: я совсем ослеп! ..» Он еще услышал: «Жизнь была как ужас, Но в душе моей – колокола звенят! Кажется, что нет судьбы на свете хуже – Нет нигде из женщин счастливей меня! Я тебе клянусь и верю в это свято: Твой роман – один, ему подобных нет. И его начнут читать, играть, печатать!» (Клятву эту выполнит – через 30 лет …) … Воландова свита мчится, как комета, По дорожке лунной на лучах-конях. Мастер успокоился между тьмой и светом, Но не страх-болезнь, небытие и прах: Город исчезал, написанный и стертый, Мастер поменял местами рай и ад: Свет Луны в раю холодным стал и мертвым, Ад – под солнцем сломленным без веков и дат. Как наш мир построен? Как корабль над рифом … Руки жжет роман, притягивая вновь. Иерусалим с Москвою станут мифом – Вечно будут лишь искусство и любовь! … 3 августа 2004 г |