Впервые ветла стала неотъемлемой частью моей жизни, как только я смог уходить один от деревенского дома по крутому склону тридцатиметровой высоты вниз к речке, где часами не вылезал из ледяной воды переката. Весь противоположный берег был зарощен лозой. Через перекат были проложены две вереницы крупных камней, по которым взрослые перебирались на другую сторону реки, где затем нужно было подняться по скользкому обрывистому берегу в прогале между зарослями лозы. Подняться, даже без ноши, на три метра вверх по отвесному склону после дождя было совсем не просто…
Ниже переката глубина речки возрастала до метра и сужалась метров до трех, из коих половину покрывали длинные ветки лозы, так что речка казалась совсем не широкой. И вот под этой крышей обитали полчища мелкой рыбешки, называемой по-местному боявкой. Питалась она, по-видимому, ручейниками, которыми было покрыто все дно речки и которые, похоже, являлись ее санитарами – ведь воду для питья брали ведрами из речки и в ней же стирали белье, мыли в кошелках овощи. А в старые времена, по рассказам мамы, еще и мочили коноплю, отчего рыба дурела, и тогда ее собирали чуть ли не голыми руками.
Лозы было так много, что рубили ее для плетения корзин, плетней и обрешеток для соломенных крыш. В общем, лоза составляла немалую страницу сельскохозяйственной жизни в лесостепной зоне.

Ну а детям лозина в период своего цветения устраивала настоящий праздник. Ее аромат был сравним с ароматом мимозы, тогда мне еще неведомой. А в голодной послевоенной деревне гораздо важнее был для нас нектар соцветий, которые мы с удовольствием обсасывали: пусть не очень, но все-таки сладко!...
А еще в тот период из ее веток толщиной в сантиметр все ребята делали великолепные свистки. Для этого десятиметровый кусок ветки сначала слегка отбивали ручкой ножа, а затем в двух сантиметрах от одного конца делали вырез в форме галочки. После этого стержень выталкивался из коры и от него оставляли только двухсантиметровые концы-пробки. И у той пробки, которая будет ближе к вырезу в коре, снимался миллиметровая фаска. После чего обе пробки вставляются на свои прежние места в трубке из коры. Свисток готов. Игогда внутрь свистка клали одну горошину, и… свисток превращался в милицейский.

Тревожное впечатление в моей памяти оставила небольшая аллея древних обветренных и обломанных лозин на берегу Малынки. Их называли Афонинскими – по фамилии крестьянина, жившего в ближайшем доме. (Я о них рассказывал в рассказе «Когда деревья были большими».) Тревожность вызывал ряд факторов. Прежде всего, это две пыточного вида будки для окуривания сернистым газом туловищ чесоточных лошадей. А еще, по непонятной причине, под этими лозинами никогда не было видно людей. И даже нам, детям, почему-то не хотелось играть в этом месте. А вот все другие ветлы всегда привлекали возможностью по ним полазить.
Еще одна аллея столетних лозин росла по большаку к деревням Архангельское и Сорочинка. Они были как бы ни к чему, без малейшего практического значения, но так приятно было проехать вдоль нее в телеге.

А вот в Пушкино вётлы росли в основном только вдоль речки Серебрянки – на коротком расстоянии от плотины до Учи. Да еще две прекрасных ветлы склоняли свои кроны над Серебрянским водохранилищем – ровно по другую сторону от «Серпа и молота».

Тополь

Начало апреля 1948 года. Первый класс (Малынская школа). Возле школы растут пять высоченных тополей. Сестра-четырехклассница дотягивается до ветки одного из них, отрывает и дает мне одну почку – первую тополевую почку в моей жизни. Какой неповторимый, ни на что не похожий запах! До сих пор помню его!
Потом сестра сорвала еще несколько веток, и дома мы поставили их в бутылку с водой. А через несколько дней почки распустились. Сначала появились маленькие узкие листочки, а позже в подводной части стали расти и корни. За этим чудом мы наблюдали ежедневно! Вот так просто и чарующе рождалась новая жизнь. И было бы хорошо, чтобы такое чудо видел каждый ребенок.

Но вот в семнадцать-восемнадцать лет с тополем знакомится каждый школьник средней полосы России: выпускные школьные балы под открытым небом почти всегда проходят в снеговороте тополевого пуха. Грустное прощание с детством – оно уже никогда не повторится!

Клен

Как ни странно, я помню лишь единственный клен в России – у наших малынских соседей. С точки зрения семилетнего ребенка это был сказочный клен, потому что с некоторой осторожностью на него можно было перебраться с крыши дома. И почему-то в тени клена было прохладнее, чем под любым другим деревом.
Венки из цветов одуванчика были повсеместно обычными. Но однажды я увидел венок из листьев клена. На голове деревенского парня он выглядел настоящей царской короной.
Листья платана, широко распространенного в Западной Европе, очень похожи на листья клена. Но как ни похожи, они все-таки выглядят подделкой.
Клен – правда, канадский – оказался еще и щедрым кормильцем: с одного взрослого дерева можно собрать до десяти ведер сока, который втрое слаще березового. Я думаю, что канадский клен мог бы прекрасно прижиться и на российской земле.

Липа

Конечно, я наслышан о великом множестве полезных свойств липы. Но лично мне использовать их как-то не пришлось. Зато в память врезалась красота липовых почек и первых листиков, похожих на сердце.