(Мое детство в Пушкино – 1944-1947 годы.)

Вход в коридор располагался на торцовой террасе, на которую вела пятиступенчатая лестница. Сразу после этой лестницы направо шла лестница на уютную террасу на втором этаже, перед которой на лестничной площадке была дверь на сквозной не благоустроенный чердак. В конце его был выход на роскошную южную террасу, окруженную перилами на резных столбах. В 1952 году чердак будет утеплен и отдан под жилье двум семьям. Главная (северная) терраса на первом этаже будет разделена на три части: левая отойдет к нам, средняя – в три-четыре квадратных метра – превратится в коммунальную прихожую, правая, под лестницей на второй этаж, вместе с ее удлинением за пределы контура дома отойдет к Вовке-Щелгачу. Южная терраса тоже будет поделена – между нами и Сигаревыми. Таким образом, с 1952 года четверо из пяти соседей имели террасы. А до того…

…А до того дача выглядела качественным строением для комфортного отдыха: бревенчатый сруб в 70 квадратных метров (из которых половина принадлежала нам) и столько же открытой террасной площади на двух уровнях. Зимой все террасы основательно заметались снегом – до двух метров в каком-нибудь из углов. Возможность выхода из дома по его разные стороны не раз спасала от замуровывания снегом: за ночь двери часто заметались на метр или примерзали к колоде. Снега, сброшенного с верхних террас, было так много, что мы совершенно безопасно спрыгивали в двухметровый сугроб с четырехметровой высоты.

Метрах в пятнадцати с южной стороны дома в 1939 году Петр Денисович построил фанерный, но утепленный сарай. Он был покрашен в синий цвет. Для меня сарай представлял собой царство чудес. Помимо двух топоров, пилы, косы, лопат, граблей, вил и лома, в нем было множество ящиков с разными инструментами: два-три вида рубанков, клещи, плоскогубцы, пассатижи, отвертки, тиски… Большинство инструментов я видел в действии в умелых руках отчима. А еще было множество банок с разными масляными красками. Петр Денисович был мастером на все руки и знал практически все профессии, нужные в домашнем хозяйстве.

Почти всю зиму шиферные крыши дома были украшены чистейшими метровыми сосульками – главным лакомством всех непослушных детей. Я же был наполовину послушным, наполовину простудным, потому держался от леденцов подальше.

Но истинным праздником стали те несколько солнечных мартовских дней, когда южная, хоть и полностью открытая, терраса хорошо прогревалась и она манила своим уютом. Уютной становилась и сама большая комната, из которой на террасу выходило второе окно и стеклянная двустворчатая двойная дверь. (С тех пор для меня два окна по смежным сторонам комнаты делают такую комнату необыкновенно уютной и она запоминается на всю жизнь.) Когда мама выводила меня на террасу, я упивался блаженством от солнечного тепла и свежайшего воздуха. Много ли человеку нужно?.. Осенью 1946 года в целях экономии тепла окно на террасу было утеплено и наглухо забито. Увидел я его в первозданном виде лишь четверть века спустя – при переезде в новый дом…

Однажды (в ноябре 1944 года) в мою комнату вошел незнакомый дядя с сумкой. Довольно быстро он просверлил в стене отверстие и протянул сквозь него провода. Потом он забил на стене гвоздь и повесил на него большую черную полусферу. А через мгновенье из нее раздался человеческий голос. Так в нашем доме появилось радио.

Электричества в поселке еще не было. Со сгущением сумерек зажигали на минимальную мощность две высоких узорных стеклянных керосиновых лампы, и тогда по стенам полупустых комнат начинали шмыгать завораживающие тени.

В меньшей, шестнадцатиметровой, комнате я почему-то всегда помню себя в одиночестве. И вот по вечерам в полной тишине вдруг раздавались заунывные позывные Московского радио, а затем, минут через пятнадцать, шли сообщения Левитана: "От Совинформбюро. Сегодня с тяжелыми боями советские войска освободили город Будапешт… Прагу… Белград..."

Основным кругом обязанностей мамы и отчима по дому были: очистка террас и дорожек от снега, пилка и колка дров, топка единственной печи (расположенной в малой комнате и выходящей одной стороной в большую, двадцатиметровую, комнату), хождение за водой и, конечно же, многое другое.

Рабочее место отчима в качестве коменданта поселка находилось в большой комнате, где была канцелярская мебель – дермантиновый стол с дубовым основанием с комплектом из шести таких же стульев и черный кожаный диван со спинкой и «рулонами», доставшихся ему от руководства «Гознака» в качестве какой-то документально зафиксированной компенсации. Эта мебель вызывала черную зависть у самого разнообразного начальства – от милиции до будущих комендантов поселка. Вплоть до того, что были многократные попытки законным и незаконным образом конфисковать эту мебель как «буржуазное излишество», но официальный документ и юридическая хватка отчима спасали нашу «барскую» собственность от разграбления.

На рабочем столе находился письменный набор, отсутствующий во всех других домах, где мне довелось быть: двойная хрусталеподобная чернильница, две перьевых ручки (у отчима была целая коллекция перьев), мраморная промокательный прибор в форме полумесяца, буковая линейка с делениями… На стене висели две нагайки и широкий ремень с карабинчиком для наводки опасной бритвы. Иногда отчим снимал нагайку с готовностью «проучить» меня (а то и маму). Все это не могло не удивлять детское сознание.

Итак, бОльшую часть времени я находился в маленькой комнате возле своей (бывшей Аниной) много раз крашеной детской железной кроватки, стоявшей в северо-восточном углу комнаты. Правее было большое трехстворчатое окно, выходящее на еловый лес, над которым всходило солнце. Еще правее была дверь в большую комнату, а справа от нее – скромная, но изящная, этажерка, смастеренная отчимом перед войной и используемая Аней.

И эта этажерка оказалась первым в моей жизни волшебным кладом. Еще бы! По сути, я ведь только-только вошел в новый мир. С природой я еще как-то познакомился, поскольку жил в деревне, а вот городская, тем более – богемная, культура была для меня белым листом. Так вот, на верхней, открытой, части этажерки стояли книги, а перед ними – всякая удивительная мелочь: готовальня, пузырьки с ошеломляющими духами, баночки с пудрами…

В нижней, закрытой, части этажерки был настоящий театральный грим. Перед войной в частной даче (кажется, №15) жила Анина подруга (фамилию запамятовал), у которой собиралась московская богемная публика. Завсегдатаем, в частности, был известный тенор Иван Козловский, по словам отчима, «подаривший хозяйке ребеночка»…).

Продолжение следует.