Анатолий Максимов. ТАК БЫЛО. ЧАСТЬ II … 11 (2). Русский Корпус

На белградском вокзале нас встретили с оркестром. Были произнесены, как полагалось, торжественные патриотические речи. Я бросил свой чемоданчик в одну из поданных телег, и нас строем повели на Баницу, в казарму. Нас разместили и выдали обмундирование, сшитое из югославского сукна коричневого цвета, пилотку и обмотки, с которыми были постоянные неполадки.
Общее настроение было приподнятым: мы были на пути в Россию!
И пошла обыкновенная казарменная жизнь, с той только разницей по отношению к болгарской армии, что здесь, после занятий, мы были свободными и могли выходить в город.
Мне, как солдату, монотонность и однообразие казарменной жизни - со строевыми занятиями, с несением караульной службы, с разнообразными нарядами - была знакома и протекала без трудностей.
По первому распределению я попал в юнкерскую роту 4-го полка и в первых числах июля был направлен на ускоренные курсы противотанковой обороны.
Курсы велись с большим педагогическим умением. То от нас требовали крайнего напряжения, то нагрузка уменьшалась с расчетом, что если понадобится, мы сможем напречься до максимума.
Однако курсы нам не мешали приглядываться к тому, что происходило в казарме, особенно при штабе Корпуса, где кишели и суетились какие-то личности (в хромовых сапогах, а не в злополучных обмотках!), которые, по установленной кем-то очереди, ездили курьерами в Болгарию.
Цель таких поездок заключалась в том, чтобы привозить почту корпусникам. Однако из личного опыта знаю, что за почтой курьеры не заезжали. Зато они закупали крупными партиями дефицитные в Белграде продукты питания и продавали их на черном рынке.
Время от времени, с пятницы на субботу, устраивались вечера-концерты, на которых присутствовали белградские дамы, корпусные и немецкие офицеры. Гвоздем этих концертов было выступление Морфесси, исполнителя русских народных песен, и других звезд Белграда. Говорили, что шампанское лилось рекой - не видел и утверждать не буду.
Однажды, после одного из таких концертов, мне приказали проводить даму, живущую на окраине города.
Времена в те годы были смутные: в стране свирепствовал неписаный закон: " не серб тот, который не убьет трех немцев "! На нас, русских, лежало особое клеймо: мы не только стали союзниками немцев, но еще и "предателями", и никакое государство не оказало такого гостеприимства расформированной Белой армии, как Югославия!
Возвращаться в такое время в казарму было опасно. Поэтому, пройдя по шоссе несколько сот метров, я свернул в кукурузное поле, лег на спину, положил руку под голову. Вздремнул ли я или отвлек свое внимание какими-то мыслями, я внезапно услышал шелест - как будто кто-то шел в мою сторону. Осторожно повернул голову в этом направлении - выжидаю... Ничего.
Через некоторое время опять возник шелест, но с противоположной стороны. Медленно поворачиваю голову в эту сторону. Опять ничего... Прошло еще какое-то время, и шелест возобновился, но уже со стороны головы. "Ага, думаю, попал в окружение"! Я напряженно ждал развязки, но на меня никто не нападал. Наступило утро. Я встал и...все понял: меня пугал ветер, гулявший по листьям кукурузы!
Положенный паек был недостаточным - все время чувствовалась пустота в желудке, которую нечем было заполнить. Ссылаясь на голод, мы совершили мальчишеский поступок. Между штабом и кухней находилась бахча. Ее сторожили часовые из инвалидной охранной роты. Нам было известно, что винтовки не заряжены: патроны не выдавались. В один из вечеров, когда стемнело, мы инсценировали драку непосредственно около бахчи. Прибежали часовые нас разнимать. Мы то поддавались, то снова цеплялись друг за друга, пока не увидели, что наши напарники, которые оперировали на противоположной стороне бахчи, направились в казарму. Труба отсигналила "покой". Мы всем взводом сели за стол и отдали должное красным, сочным и сладким арбузам штабной бахчи.
А что делать с корками?
Выносить их в мусорный бак - далеко, можно нарваться на ночной патруль. Решили их положить в мешок и утром убрать из комнаты. Протрубили подъем, и - о ужас! - мы увидели, что протянулась плотная цепь муравьев между мешком с корками и дверью! Тут же в дверной раме выросла фигура фельдфебеля, который уже был в курсе происшедшего. Пошли расспросы и допросы, в результате которых "было выяснено", что в операции "бахча" участвовал весь взвод. Командир роты, узнав, что произошло на бахче, приказал троих из взвода, по жребию, посадить в карцер строгого режима сроком на трое суток. Одним из "счастливцев" оказался и я.
На виду у всех немецкие унтер-офицеры выносили из казармы продовольственные продукты корзинами "для воскресного выезда на природу". Мы многократно указывали на эти изъяны командиру четвертого полка, генералу Черепову, а он нам отвечал рассказами о том, как было легко и хорошо жить в царской России! Эти рассказы были интересными и поучительными, но не по сути!
Наш юнкерский взвод нес караул с субботы на воскресенье. Мы только вступили в дежурство, как на центральной аллее появился немецкий унтер-офицер, за ним следовали немецкие солдаты с большой корзиной. Мы их остановили и попросили зайти в караульное помещение. Унтер-офицер не ожидал такого обращения и поднял крик, на который вышел караульный начальник.
- Что происходит?
- Они выносят продовольствие, а разрешения на это у них нет!
Караульный начальник накинулся на нас, говоря, что мы превышаем права, что немцы, по традиции, так поступают каждую неделю, что... они немцы.
Несмотря на доводы начальника караула, содержимое корзины было вывалено на пол караульного помещения. Не буду составлять перечень того, что там было. А было много. Вечером в караульное помещение зашел "случайно" комендант гарнизона генерал Кириенко. Увидев гору продовольственных продуктов, он поднял недоумевающие глаза на начальника караула.
- Кто? - спросил он.
- Я, ваше превосходительство.
- Еще кто?
- Караул, ваше превосходительство.
- В понедельник явитесь ко мне, - сказал комендант, обращаясь к начальнику караула.
Весь наш караул, кроме начальника, попал в карцер, "на солому".

В призыве вступать в Корпус было уточнено, что добровольцы поступают простыми солдатами. Поэтому было странно видеть людей, на рукавах и погонах которых были все чины Добровольческой армии: от ефрейтора до генерала. На особом положении находились полковые писари. Они "случайно" (или умышленно?) "теряли" звездочки на погонах, но никогда их не восстанавливали. Таким образом, они "самопроизводились" в чин капитана. Однако эти явления никого не интересовали, и никто не обращал внимания на такие "особенности".

Как правило, мы, молодые, относились с вниманием и уважением к старшему поколению, которое прошло и Первую мировую войну, и Гражданскую. Однако нам, молодым, было предельно ясно, что нельзя было ставить "в одну шеренгу" добровольцев от 18 до 70 лет, не учитывая физических возможностей такого конгломерата.
Немцы, в основном унтер-офицерский состав, невзирая на такую очевидность, пытались создать "боевые единицы", смешивая разные по возрасту поколения. Мне запомнился случай, когда во время утренней зарядки капитан Триколич, "не попадая в ритм команды", получил удар каблуком в спину и очутился лицом в луже! Никто не среагировал на это происшествие! Случай с капитаном Триколич не был исключением. Подобные явления происходили "то тут, то там", что создавало неприятную, тягостную атмосферу, тем более, что наши "патриотические" интересы не совпадали с немецкими "захватническими". Как бывает в таких случаях, на чашу "злодеяний" противника кладется все, что попадает под руку. К нам поступили сведения, что в провинции нашли труп Шурика Балкунова, моего соученика, на берегу небольшой реки, в которой он любил ловить раков. Погиб Володя Попов, труп которого нашли на железнодорожной дамбе, у входа в туннель. Атмосфера особенно потяжелела после самоубийства калмыка-коновода нашего противотанкового отделения. Говорили, что он вышел из конюшни, чтобы не напугать лошадей, сорвал предохранитель ручной гранаты и прижал ее к животу. Какова была причина этого жеста - неизвестно, по крайне мере мне.
Молва говорила, что все это произошло, конечно, по вине немцев!

Наступил день общих "контрольных" маневров. Всех нас выстроили на плацу по росту. Затем разбили на отделения, выдали необходимое оружие и разъяснили задание.
В нашем отделении оказались трое "пап", которых, по расчету, нагрузили пулеметной треногой и ящиками с патронными лентами.
М-а-а-р-ш!
Мы, молодые, прибежали на отведенный нам участок около небольшого фермерского хозяйства и залегли - без пулеметной треноги и без патронных лент! Прискакал полковник Осипов, командир юнкерской роты, посмотрел на нас, повернул коня и ускакал.
После этих маневров стало очевидным, что "сосуществование поколений" не реально. Людей постарше начали "разбрасывать" по ротам особого назначения: "охранная", "сторожевая" и др.

О судьбе генерала Скородумова никто ничего не говорил. Вроде он никогда не существовал. Разговоры о том, что "нас поведут в Россию" - ради чего я поступил в Корпус, - заглохли окончательно. "Русский Корпус" был переименован в "Охранный Корпус". Выплыл откуда-то лозунг: "хоть с чертом, но против коммунизма", который повторялся всё чаще и чаще.

Примерно через неделю после окончания курсов противотанковой артиллерии меня вызвал обер-лейтенант фон-дер-Буш (руководитель курсов, которого я часто встречал в "доме солдата") и сказал: "К концу этого года (шел 42-й) вас оденут в немецкую форму, вы принесете присягу на верность Гитлеру, и вас, наверное, направят в карательные отряды SS". И добавил: "Это строго конфиденциально".
Его слова произвели на меня сильное впечатление. Теперь мне стали более понятны перемены, происшедшие "на верхней палубе", в том числе и переименование Русского Корпуса в Русский Охранный Корпус!
Стало ясно, что обещание генерала Скородумова "я вас поведу в Россию" - похоронено навсегда!

(Продолжение следует.)